Мужики на закате

Уже под сумерки съезжала на Ярославское с МКАД, по внутренней стороне. Тут, у съезда, собрались в кучку три машины: фокус, витара и, кажется, пежо. Три мужика, моложавые, подтянутые, а то и просто молодые, стоят вместе в расслабленных позах - между машин, спокойно, несуетно. Беседуют. Похоже, они уже набили друг другу морды. А может - философы. На фоне голубоватого заката на МКАД была бы офигенная фотка, но увы, ни камеры, ни места-времени снимать не было.

Бон викенд!

Кефирные страсти

Прикольно все-таки, что так активно вспоминают день государственного переворота (или попытки его). Многие скорбят - активно и публично - жаль, мол, что не получилось тогда. И это не считается "экстремизмом". Т.е. власть, которую могли скинуть, не осуждает такую "гражданскую скорбь". Это ли не свобода? Хотя на самом деле все наверно гораздо проще: милые бранятся - только тешатся. Не переворот, а перебранка внутри.

Я тогда была в Москве, в Беляеве, на окраине. "Переворот" был от меня невероятно далек. Помню, что меня волновал совершенно прозаический вопрос: не будет ли перебоев на детской молочной кухне.

Овсянка-2

Вчера вечером было у нас +23С. Можно было дышать, что-то делать или даже просто думать. Второе уже прохладное утро. Было пасмурно, но вот немного уже проглядывает солнце.

Сегодня за завтраком опять хочу выписать себе на память из Пелевина. Уж не взыщите, очень складно он излагает. Пардон, что за едой (ах не кощунство ли это?), но другого времени нет. Жаль, что в Киндле нет возможности легко постить куски прям в ЖЖ (т.е. наверно. можно сюда - через ФБ, не вникала), а то я б перешла на электронные книгии на русском и зафлудила бы тут все окончательно. Так что все хорошо пока.

"Этот мир был очень странным. Внешне он изменился мало - разве что на улицах стало больше нищих, а все вокруг - дома, деревья, скамейки на улицах - вдруг как-то сразу постарело и опустилось. Сказать, что мир стал иным по своей сущности, тоже было нельзя, потому что никакой сущности у него теперь не было. Во всем царила страшноватая неопределенность. Несмотря на это, по улицам неслись потоки "мерседесов" и "тойот", в которых сидели абсолютно уверенные в себе и происходящем крепыши, и даже была, если верить газетам, какая-то внешняя политика.

По телевизору между тем показывали те же самые хари, от которых всех тошнило последние двадцать лет. Теперь они говорили точь-в-точь то самое, за что раньше сажали других, только были гораздо смелее, тверже и радикальнее. Татарский часто представлял себе Германию сорок шестого года, где доктор Геббельс истерически орет по радио о пропасти, в которую фашизм увлек нацию, бывший комендант Освенцима возглавляет комиссию по отлову нацистских преступников, генералы СС просто и доходчиво говорят о либеральных ценностях, а возглавляет всю лавочку прозревший наконец гауляйтер Восточной Пруссии. Татарский, конечно, ненавидел советскую власть в большинстве ее проявлений, но все же ему было непонятно - стоило ли менять империю зла на банановую республику зла, которая импортирует бананы из Финляндии.

Впрочем, Татарский никогда не был большим моралистом, поэтому его занимала не столько оценка происходящего, сколько проблема выживания. Никаких связей, которые могли бы ему помочь, у него не было, поэтому он подошел к делу самым простым образом - устроился продавцом в коммерческий ларек недалеко от дома.

Работа была простой, но нервной".

В. Пелевин. Generation "П" (1999)